Сергей Беляков — историк и писатель, автор книг «Гумилев сын Гумилева», «Тень Мазепы. Украинская нация в эпоху Гоголя», «Весна народов. Русские и украинцы между Булгаковым и Петлюрой», лауреат премии «Большая книга», финалист премий «Национальный бестселлер» и «Ясная Поляна».
Сын Марины Цветаевой Георгий Эфрон, более известный под домашним именем «Мур», родился в Чехии, вырос во Франции, но считал себя русским. Однако в предвоенной Москве одноклассники, приятели, девушки видели в нем — иностранца, парижского мальчика. «Парижским мальчиком» был и друг Мура, Дмитрий Сеземан, в это же время приехавший с родителями в Москву. Жизнь друзей в СССР кажется чередой несчастий: аресты и гибель близких, бездомье, эвакуация, голод, фронт, где один из них будет ранен, а другой погибнет... Но в их московской жизни были и счастливые дни.
Сталинская Москва — сияющая витрина Советского Союза. По новым широким улицам мчались «линкольны», «паккарды» и ЗИСы, в Елисеевском продавали деликатесы: от черной икры и крабов до рокфора. Эйзенштейн ставил «Валькирию» в Большом театре, в Камерном шла «Мадам Бовари» — и сам Ворошилов с удовольствием ходил на спектакли Таирова. Для москвичей играли джазмены Эдди Рознера, Александра Цфасмана и Леонида Утесова, а учителя танцев зарабатывали больше инженеров и врачей... Странный, жестокий, но яркий мир, где утром шли в приемную НКВД с передачей для арестованных родных, а вечером сидели в ресторане «Националь» или слушали Святослава Рихтера в Зале Чайковского.
«Знакомство с новой советской жизнью оказалось все‑таки щадящим, слишком коротким, чтобы испугать, шокировать. Бывало ведь и хуже. В 1934 году Лилианна Лунгина и ее мать Мария Даниловна отправились из Парижа в Советский Союз. Ехали через Северную Италию и Австрию. Вагон был полон веселыми, легкомысленными пассажирами, что ехали с лыжами и горнолыжными костюмами на альпийские курорты. Но чем дальше на восток шел поезд, тем тоскливее становилось. Вместо жизнерадостных и обеспеченных туристов вагон заполнили „какие‑то понурые люди“. Остановились у знакомых в Варшаве. Те в ужас пришли: „Куда вы едете, разве можно ехать в эту страшную страну? Там же голод!“ Увы, это оказалось не враждебной пропагандой».
«Особенно же ему понравилась дешевенькая пепельница из черного пластика. На ней была надпись: „Завод „Красный треугольник“. Второй сорт“: „Ты посмотри! Второй сорт! Разве ты когда‑нибудь видела во Франции на каком‑нибудь товаре надпись „Второй сорт“? Там обязательно напишут „Первый сорт“, или „Высший сорт“, или „Экстра“, а здесь — пожалуйста — „Второй сорт“. <...> Мы наконец в стране, где не лгут, где во всем правда!“»
«„Огромное количество людей уезжают куда глаза глядят, нагруженные мешками, сундуками. Десятки перегруженных вещами грузовиков удирают на полном газу. Впечатление такое, что 50% Москвы эвакуируется“, — записывает Мур. В этот день он трижды возвращался к своему дневнику. Понимал, что пишет для истории. Почти все записи — на французском. Мур не только описал все, что видел, но и пересказывал слухи, ходившие по городу. Ведь слухи и сами по себе важный исторический источник. Они рассказывают нам, что думали люди, что чувствовали, чего боялись».
«Вспышка пламени была не только последним, но и первым, что, должно быть, увидел в своей жизни Мур. Цветаева писала, будто „в самую секунду его рождения на полу возле кровати загорелся спирт, и он предстал во взрыве синего пламени“. Вся жизнь между двумя взрывами. Появился из огня и ушел в огонь».
«Парижский стиль жизни в осажденной Москве октября 1941-го! В городе продовольственных карточек, очередей и немецких бомбардировок! У Мура еще оставались деньги, поэтому он мог покупать дорогие продукты, которые не пользовались спросом. На его столе — пирожные, печенье, конфеты, яблоки, изюм, банки крабов и зеленого горошка. Так что октябрь 1941‑го стал для Мура временем деликатесов и своеобразного кутежа».
